Медичи: Козимо Старый и его друзья. Часть 1

Ну, вот мы и добрались до самого вкусного. :-) Или почти до самого вкусного. Встречайте: старший сын Джованни ди Биччи Козимо Медичи, он же Козимо Старый, человек, без которого культурное наследие Возрождения было бы куда беднее, чем мы его знаем. Ибо гении тоже хотят кушать, а кисти-краски стоят денег (про скульптуру с архитектурой я вообще молчу), так что всегда нужен кто-нибудь, кто будет оплачивать этот банкет.

Козимо не просто оплачивал банкет. Для своих подопечных он был вдохновителем, другом, личным психотерапевтом и нянькой в одном лице. Так что когда вы смотрите на шедевры всяких Липпи-Донателло-Брунеллески, вспомните о Козимо Старом – без него много чего из этого попросту не появилось бы на свет.

Ему немножко не повезло: его часто путают с Козимо Первым, великим герцогом Тосканским – его прапраправнуком по женской линии (и заодно двоюродным праправнуком по мужской). Фишка в следующем: по номерам принято звать тех трех Козимо Медичи, которые были герцогами, а Козимо Старый (формально – рядовой гражданин Флорентийской республики) числится вроде бы как отдельно. И это правильно, потому что номерные Козимо ему и в подметки не годятся; ну, разве что первый еще плюс-минус ничего был.

Кстати, на всякий случай: ударение в имени Cosimo падает на первый слог. Кто не верит, прошу убедиться: ru.forvo.com/search/Cosimo/it/

Есть еще разночтения «Козимо Старый»/«Козимо Старший», поскольку по-итальянски vecchio – это и «старый», и «старший» (хотя для «старшего» есть и отдельное слово – seniore), но пусть у нас будет «Козимо Старый», мне так привычнее :-). Кстати, младшего братца Козимо тоже принято называть Лоренцо Старый (Старший) - Lorenzo il Vecchio, потому что в стране до черта всяких труффальдин (с) в роду Медичи этих Лоренцо по семь штук в каждом поколении.

Между братцами было шесть лет разницы, и обоих их папа Джованни в детстве засунул в лучшую флорентийскую школу – в ту, что держали монахи-камальдолийцы при монастыре Санта-Мария-дельи-Анджели (сейчас там обитает литературно-философский факультет Флорентийского университета). Образование в школе давали уже практически ренессансное – со всеми Плутархами, Вергилиями и прочими античными ценностями.

Напитавшись этого добра с детства, Козимо настолько впечатлился, что в юности даже подумывал в компании с приятелем (об этом приятеле мы еще потом вспомним) рвануть в Святую землю – разыскивать античные рукописи. Но папа Джованни вопросил: «А кто же в лавке банке останется?», чем автоматически зарубил идею на корню. Вместо Святой земли Козимо начал изучать банковское дело.

Тут-то бы и поплакать над судьбой творческой натуры, задавленной токсичными родителями, но творческая натура, похоже, не особо и переживала. Поскольку с таким рвением принялась вникать в тонкости родительского бизнеса, что к двадцати пяти годам Джованни уже смог со спокойной душой отправить ее на спецзадание – пасти папу-пирата и его драгоценную митру на соборе в Констанце. Задание, как мы знаем, Козимо с блеском выполнил и митру из Констанцы упер увез. Кстати, секретную маляву, в которой з/к папа Иоанн XXIII взывал о бабле помощи с воли, передал Джованни тоже он.

читать дальшеЧто делал Козимо потом, после всех этих приключений – не совсем понятно. То ли двинул в командировку по Северной Европе (у банка Медичи там были корреспондентские пункты), то ли вернулся во Флоренцию (потому что в 1415 и 1417 году отметился в числе членов Синьории), то ли сначала вернулся во Флоренцию, а потом уже двинул в командировку.

Во всяком случае, когда Козимо уже точно вернулся во Флоренцию, он женился там на Контессине Барди.

Контессина была невестой хоть куда. Барди – старинный банкирский род: в те времена, когда первый из флорентийских Медичи только-только открывал свою убогую меняльную лавочку, Барди обслуживали пап, королей и прочих личностей подобного же рода, ну и заодно спонсировали Столетнюю войну. Причем сразу обе стороны – и Францию, и Англию. Правда, в процессе этой игры на два фронта Барди обанкротились: король Англии Эдуард III, сын Эдуарда II (того самого, которому вставили раскаленную кочергу в задницу), в один прекрасный день показал своим банкирам шиш и объявил, что возвращать кредит не намерен. Аналогичный шиш показал и его французский кузен, после чего банк Барди предсказуемо накрылся.

Потерпев финансовый крах, семейство частично завязало с банкирским ремеслом и переквалифицировалось в деревенских феодалов – благо, земельки в Тоскане у них было прикуплено немало. Контессина была родом как раз из «феодальных» Барди: она была дочкой Алессандро Барди, графа Вернио, и Миллы/Милии (то ли Камиллы, то ли Эмилии) Панноккьески, дочери графа Эльчи. Собственно, Контессина («графинюшка») – это не имя, а прозвище. Настоящее ее имя было Лотта, но оно почему-то не прижилось – звали ее все только Контессиной. И когда ее внук Лоренцо Великолепный решит назвать в честь бабушки одну из своих дочерей, он будет крестить девочку под именем Контессина – без всяких там Лотт.

Как выглядела супруга Козимо, мы не очень-то знаем. Был какой-то ее бюст работы Донателло, но до наших времен, похоже, не дожил (во всяком случае я до сих пор не могу его нигде найти). Есть портрет, приписываемый Кристофано дель Альтиссимо, но Кристофано жил, прости господи, аж в XVI веке, и на что он ориентировался, когда его писал (если вообще это был он) – одному богу известно.

Вот этот портрет:



Ну и раз пошла такая пьянка, то пора, наверное, показать и Козимо. В отличие от супруги, у него прижизненные изображения точно есть – медалька, выбитая благодарными соотечественниками, и барельефчик, сделанный кем-то из мастерской Вероккьо приблизительно в 1460 году, то бишь за четыре года до смерти Козимо.







Эти два профиля послужили источником копипасты для целой кучи посмертных портретов, которые потом в безразмерных количествах заказывали себе на память потомки Козимо. Вот, навскидку:

Вариант Понторно (1518-1520):



Вариант Бронзино (1565-1569):



Есть, правда, еще два достаточно достоверных портрета: один точно прижизненный (но о нем – чуть позже), а второй почти прижизненный. Почти прижизненный – это тот, что на «Поклонении волхвов» Боттичелли. На этом «Поклонении» до черта всяких Медичи, но Козимо, как патриарх, естественно, в центре внимания, поэтому поклоняется на самом почетном месте:










Написано все это дело было около 1476 года – то есть где-то через тринадцать лет после смерти Козимо. Но поскольку Боттичелли в семействе Медичи привечали уже не то что первый год – не первое десятилетие, то он, надо понимать, к тому времени еще не успел забыть, как выглядел Козимо Старый. Так что можем с чистой совестью считать портрет достоверным.

Ну и развлечения ради могу показать Ричарда Мэддена в роли Козимо. :-)))



А теперь вернемся в 1419 год. Козимо тридцать лет, он еще не седой и не лысоватый, наверняка не такой костлявый, и морщин на физиономии явно уж куда как меньше. Контессина уже родила ему сына Пьеро (будущего Пьеро Подагрика) и еще через два года родит второго – Джованни. Сам Козимо – глава отделения банка Медичи в Риме. Увы, Медичи уже не папские банкиры – папа Мартин V, сменивший старого уголовника Иоанна XXIII, передал счета курии семейству Спини. Это семейство приходилось нашим Медичи дальней родней (у старого Джованни мама была из Спини) – но, подозреваю, от этого дело выглядело еще обиднее.

Правда, личные счета папы, а также некоторых кардиналов все же остались у Медичи, так что на кусок хлеба с икоркой римское отделение себе вполне зарабатывало.

К счастью для нашего героя, через три года банк Спини лопнул, и ушлый Козимо уболтал папу вернуть счета курии назад к Медичи. Надо сказать, банкиром – как и дипломатом – Козимо был от бога (это к вопросу о творческой натуре). Вот, например, его внук Лоренцо Великолепный, при всем своем великолепии, банкиром был хреновым – а Козимо, наоборот, в этой сфере чувствовал себя как рыба в воде. И его братец, Лоренцо Старший, тоже.

Убедившись, что оба отпрыска справляются с семейным бизнесом на пятерочку, старый Джованни Медичи вздохнул с облегчением и ушел на пенсию на покой, оставив сыночков рулить самостоятельно. Братцы разделили полномочия по-братски: Козимо, как самый старший и самый умный, стал главой банка и заодно главным ответственным по политическим интригам клана Медичи (тоже дело важное). Лоренцо отвечал за повседневную банковскую рутину – то бишь, был чем-то вроде исполнительного директора.

При этом братцы были искренне друг к другу привязаны и жили очень дружно. Это, кстати, характерная – и очень симпатичная черта ранних Медичи: никакого тебе внутрисемейного соперничества, никакой братской грызни. Когда чуть позже у семейства начнутся политические проблемы, эта трогательное единодушие их здорово выручит.

Между прочим, тусуясь в Риме, Козимо совершил еще одно интересное приобретение. Им стала рабыня с Кавказа, которую в Италии крестили под именем Маддалена. В сериале историю с Маддаленой зачем-то передвинули на десять лет позже и на четыреста километров севернее, засунув сей роман аж в Венецию, – но там у сценаристов вообще беда что с локациями, что с хронологией. Козимо привез рабыню из Рима домой, во Флоренцию, и там она прожила в семье Медичи еще как минимум лет двадцать. Где-то в районе 1429 года Маддалена родила от Козимо сына, которого назвали Карло. Козимо пацаненка признал, воспитывался Карло вместе с законными единокровными братьями, а впоследствии пошел по церковной линии (стандартная карьера для незаконнорожденного из приличной семьи) и стал настоятелем монастыря Сан-Стефано в Прато.

Проедала ли Контессина супругу плешь по поводу бастарда, неизвестно. Может быть, и проедала. Но, может, и не очень. Флорентийки из высших кругов к этому делу относились довольно терпимо – практически у каждой первой муж что-нибудь такое отчебучивал. Контессина вообще была тетка жизнерадостная, деловитая и всегда чем-то занятая. Скажем прямо, Козимо с ней крупно повезло: на бэлом коне в Синьорию его супруга, конечно, не заезжала, но семейно-хозяйственный корабль вела рукой крепкой и профессиональной, управляя имениями Медичи (зерно-вино-полотно-покупка-продажа-аренда, и тэ дэ, и тэ пэ) с хваткой прирожденного менеджера. Живи Контессина в наше время, ее бы называли успешной бизнесвумен.

Тем временем старый папа Джованни тихо скончался – в преклонном возрасте 69 лет, оставив сыновьям в наследство 100 000 флоринов, процветающий банк – и, чтобы жизнь медом не казалась, своего любимого протеже Брунеллески. Брунеллески, это гениальное хамло, был ненамного старше Козимо, и Козимо вполне неплохо находил с ним общий язык. В данный момент они оба занимались совершенно безумным проектом – куполом Санта-Мария-дель-Фьоре.

История с куполом на то время была главным позорищем Флоренции, ярко иллюстрирующим принцип «жадность фраера сгубила». Еще сто лет назад флорентийцы назло враждебному соседу Сиене решили отгрохать себе кафедральный собор БОЛЬШЕ, чем сиенский. Начали строить. Потом бросили – чума, экономические кризисы, ну и вообще как-то не до того стало. Потом снова принялись строить – и в конце концов даже почти построили. Но тут образовалась проблемка: собор получился реально БОЛЬШОЙ.

Настолько большой, что водрузить на эту громадину купол не представлялось никакой возможности. Во всяком случае, имеющиеся в наличие технологии не позволяли. Ну, не умели в это время строить большие купола. В Древнем Риме умели, а в пятнадцатом веке – шиш. Технологический упадок, сэр!

Флорентийский горсовет, естественно, объявил конкурс – а вдруг таки сыщется умелец! – и на этот конкурс, естественно, валом повалили местные сумасшедшие с идеями, одна галоперидольнее другой. Один товарищ предлагал возвести купол из пемзы – она, дескать, легкая, и стены не обвалит, и поднять наверх будет легко. Второй выдвинул гениальную мысль засыпать весь собор доверху землей, смешанной с золотыми монетками, построить сверху купол, а потом запустить туда флорентийский пролетариат: народишко как кинется деньжищи из земли выковыривать, так всю землю из собора и выгребет!

Брунеллески, конечно, тоже был псих, но псих продвинутый, поэтому идеи у него были куда разумнее. Этот купол ему давно покоя не давал – не зазря же, торча в свое время в Риме, Брунеллески облазил снизу доверху аналогичный купол в Пантеоне. И даже, говорят, умудрился выковырять из него пару кирпичей, чтобы разобраться, КАК древние римляне ЭТО строили.

Древние римляне строили елочкой. То есть, кирпичи клали под углом друг к другу и с определенным сдвигом – так чтобы они сами себя поддерживали своим весом (я ни фига не строитель, поэтому объясняю коряво; если кому надо – вот тут нормальные люди показывают уже на примере Дуомо). По мысли Брунеллески, в итоге у него должен быть получиться купол вроде половинки яйца – конструкция архиустойчивая.

По легенде, именно на яйце Брунеллески свою идею Синьории и продемонстрировал. Тюкнул яйцо тупым концом и поставил стоймя (аналогичную байку рассказывают про Колумба, но мы-то с вами зна-а-аем!..).

Вот колумбово яйцо (специально сегодня тюкнула):



Синьория яйцо одобрила, но все же выразила желание услышать более подробные объяснения. Однако Брунеллески уперся рогом. У него и так паранойя цвела буйным цветом, а уж теперь-то он окончательно решил, что вся Флоренция спит и видит как бы сплагиатить его гениальное ноу-хау.

Короче, объяснений комиссия так и не услышала. Вместо объяснений Брунеллески, по своему обыкновению, распсиховался, закатил безобразный скандал, и, если бы не Козимо, нашего параноика просто выпинали бы на улицу поджопниками (не в первый раз, кстати – был уже прецедент). Козимо, отдать ему должное, превзошел сам себя. Бог его знает, что он там наболтал Синьории, но в конце концов, высокое собрание плюнуло и сказало: «Черт с ним, пусть строит». Терять-то, честно говоря, было нечего – более вменяемых проектов все равно не предвиделось. Не землю же с монетками туда засыпать, в самом деле!

Но для своего душевного спокойствия комиссия навязала Брунеллески напарника – Лоренцо Гиберти. Того самого, которому Брунеллески в свое время продул конкурс на лучший проект для дверей Баптистерия. Когда Брунеллески узнал, с КЕМ ему предстоит работать, он выдал такой аффект, что пришлось выводить его из Синьории с санитарами с помощью стражи.

Этому цирку было суждено продолжаться еще пятнадцать лет. Лучше всего характер «сотрудничества» Брунеллески с Гиберти отражает бородатый анекдот про совместный полет советского и китайского космонавтов: «А меня совецкая товалища все влемя по лукам бьет и говолит: «Ниче, гад, не трогай!!!» Брунеллески перманентно срался с напарником, шифровал чертежи лично изобретенным шифром (чтобы гад ниче не понял!), притворялся больным (чтобы лишенный инструкций гад обделался по полной программе!), – и при этом, все же, работал как вол, гениально разрешая побочные технические задачи, которые возникали чуть ли не каждый божий день.

Главная засада была в том, что Брунеллески хорошо знал, ЧТО он хочет построить, НА КАКОМ ПРИНЦИПЕ все это будет держаться, но КАК обустроить такой строительный процесс – никто в то время и понятия не имел. Гайдов «Как построить купол из говна и веток без бетономешалки и башенного крана» древние римляне не оставили. Брунеллески выкручивался на ходу: то кран на воловьей тяге изобретет, то какие-то системы отвесов-противовесов, то еще что-нибудь. Не забывая, естественно, одновременно сраться с Гиберти.

Козимо, со своей стороны, неусыпно следил за тем, чтобы творческая интеллигенция друг друга не поубивала за процессом, выполняя одновременно функции лоббиста и личного психотерапевта своего протеже. Параллельно со строительством купола Брунеллески занимался еще целой кучей проектов – в том числе, редизайном церкви Сан-Лоренцо (на деньги Козимо) и проектированием нового дома для Медичи (естественно, тоже на деньги Козимо).

Через сто лет Вазари – который, признаем честно, куда лучше писал, чем рисовал, – изобразит процесс перестройки Сан-Лоренцо вот в таком вот розовопониевом виде:



Брунеллески, верноподданически подносящий Козимо макет, – это, естественно, больная фантазия Вазари. Если бы реальный Козимо предложил реальному Брунеллески встать в такую позу, с ненулевой вероятностью этот макет уже через секунду полетел бы ему в морду. И вообще, как только увидите где-нибудь вот такую розовенько-зелененькую херню с Медичи в главной роли (и хлебальники у всех благостные-благостные!) – так и знайте: это Вазари. Он такой пакости много наплодил.

С Сан-Лоренцо все получилось хорошо. Вот он:



С куполом Санта-Мария-дель-Фьоре – тоже, вы все его знаете:



А вот с домом Козимо у Брунеллески не заладилось. Точнее, заладилось: проект-то он нарисовал, и проект этот был, естественно, гениален по самое никуда – но Козимо его внезапно забраковал. Именно из-за зашкаливающей гениальности. По мнению Козимо, время понтоваться такими понтами для Медичи еще не пришло: нефиг особо высовываться и раздражать демократическую общественность.

Брунеллески, конечно, опять распсиховался и, как пишет Вазари, «от досады разорвал свой план на тысячи кусков», но потом они с Козимо как-то помирились. Впрочем, дом Козимо все равно заказал другому своему архитектору – Микелоццо. Сейчас этот дом называется палаццо Медичи-Рикарди.



А это пятнадцативечная миниатюра, изображающая празднество под этим самым домом – они там ролевые игры по мотивам Троянской войны устраивали:



В общем, снаружи дом получился сравнительно скромным (по банкирским меркам, конечно) - хотя и солидным. Зато во внутреннем дворике дома Козимо поставил статую Давида работы своего дорогого друга Донателло. Сейчас этот Давид стоит в музее Барджелло:



С Донателло они действительно были большими друзьями. Когда Донателло будет умирать, он попросит похоронить его рядом с Козимо, в старой сакристии Сан-Лоренцо. Лоренцо Великолепный уважит просьбу дедушкиного приятеля, и Донателло упокоится рядышком с любимым другом (ну и с Контессиной заодно).

В отличие от Брунеллески, Донателло в общении был довольно безвреден – не без своих тараканов, как уже говорилось, но хотя бы не такой буйный. Ну, ругался иногда взрызг со своими любовниками (однажды Козимо пришлось самолично мирить Донателло с очередным пассией), ну, расхерачил как-то в бешенстве уже готовый бюст – заказчик, генуэзский купец, вздумал не вовремя поторговаться, – а вообще был человеком тихим, мягким и немножко не от мира сего. Временами забывал поесть. Носил какие-то лохмотья – как-то раз Козимо, которому надоело такое безобразие, подарил Донателло новый кафтан и плащ, но уже через два дня обновки куда-то делись, и Донателло снова красовался в любимых старых тряпках.

Если Донателло был тихим фриком, Брунеллески – буйным параноиком, то Филиппо Липпи – еще один подопечный Козимо – являл собой образец истинного уголовника. Биография у Липпи была богатая: ребенок, как бы сейчас сказали, из неблагополучной семьи, осиротел в раннем детстве, воспитывала его тетка, которая с гиперактивным племянничком просто не справлялась, и тот целыми днями околачивался на улице в компании местной гопоты – со всеми вытекающими последствиями.

В конце концов, тетка не выдержала и сдала юного гопника в монастырь Санта-Мария-дель-Кармине. Честно говоря, менее подходящего места для Филиппо было просто не найти. Скорее всего, через пару лет он смылся бы из этого богоугодного заведения, прихватив с собой на память какую-нибудь золотую дароносицу (и, весьма вероятно, загремел бы с ней на виселицу), но добрый боженька хранит своих гениев. Когда нашему трудному подростку было лет пятнадцать, в монастырь приехал молодой Мазаччо – расписывать монастырскую часовню.

И тут Филиппо ВШТЫРИЛО. Он набился к Мазаччо в помощники, уговорил давать ему уроки рисования и даже начал хорошо себя вести (в разумных пределах, конечно).

Потом Мазаччо уехал в Рим и там скоропостижно скончался (Вазари выдвигает версию, что от отравления). А Филиппо заскучал и, бросив монастырь к чертовой матери, двинул в Падую – учиться живописи дальше.

Впрочем, в Падуе он надолго не задержался – вроде бы как вспыхнул скандал из-за какой-то соблазненной девицы, и Липпи пришлось спешно перебираться в Анкону. Каким-то макаром его там захватили мавританские пираты (!), продали в рабство, но Липпи показал, на что он способен, намалевав на стене тюремной камеры портрет местного халифа. Халиф якобы настолько впечатлился, что выпустил художественно одаренного гяура на волю.

Впрочем, историю эту современники слышали исключительно из уст самого Липпи, а тот всю свою жизнь трындел как Троцкий. Во всяком случае, известно, что через пару лет после Анконы Липпи всплыл в Неаполе, угодил там в местное КПЗ и был публично порот на городской площади за мошенничество. После чего счел за лучшее вернуться на родину, во Флоренцию, и уже там каким-то образом уговорил монашек обители Сант-Амброджо взять его на работу. По специальности, естественно: монашкам как раз требовалось расписать главный алтарь.

Вот тут-то его и приметил Козимо – заработав себе тем самым очередную головную боль. Художником Липпи был непревзойденным, но дождаться от него выполнения заказа (уже оплаченного!) – легче было повеситься. Козимо уже чего только не делал: и просил, и уговаривал, и в доме у себя селил – и даже однажды попросту запер его в комнате, посадив таким образом под домашний арест до окончания работы. Но не таков был Липпи, чтобы работать как последний лох, когда душа горит! Наш гений разрезал простыни, связал из них веревку, спустился на улицу и чесанул на поиски приключений. Отыскали его только через несколько дней – то ли в борделе на Меркато-Веккьо, то ли в каком-то кабаке в трущобах Санта-Кроче.

Козимо махнул рукой и больше насиловать эту тонкую натуру не пытался. Разве что взял себе за правило больше никогда не давать Липпи всех денег вперед.

В 1456 году он уговорил Липпи поработать в Прато - в монастыре Сан-Стефано, где настоятелем был бастард Козимо, уже знакомый нам Карло. То ли Карло действительно был нужен хороший художник, то ли Липпи в очередной раз засосало опасное сосало, и заботливый Козимо решил отправить его из города от греха подальше – неизвестно. Но как бы то ни было, Липпи из Флоренции уехал. Поработал на Карло, поработал на женский монастырь Санта-Маргерита, где, в частности, уломал аббатису разрешить одной из симпатичных монашек позировать для изображения Мадонны.

Через несколько месяцев монашка предсказуемо забеременела и сбежала вместе с Липпи из монастыря.

Козимо оставалось только фейспалмить. Беременная монахиня, распутник-монах (ведь монашеский сан с Липпи никто не снимал!) – да это же ад и Израиль! Если дело дойдет до церковного суда, его протеже посадят далеко и надолго – и кирдык светлому гению ренессансной живописи!

К счастью, тут в очередной раз сменился понтифик, и на святейший престол взошел старинный приятель Козимо – Энеа Сильвио Пикколомини, он же папа Пий II. Пикколомини был товарищ высококультурный, блестяще образованный и не особо скрепный – он вообще начинал свою карьеру с написания эротических стихов (большой популярностью пользовались, кстати). Во время визита нового папы во Флоренцию, Козимо перетер с ним на счет беспутного Липпи, Пий поржал и специальным папским указом освободил грешную парочку от монашеских обетов. Бывший монах Филиппо Липпи и бывшая монахиня Лукреция Бути поженились – и очень вовремя, а то на свет божий уже успел появиться Филиппо Липпи-младший (он же Филиппино), еще один будущий великий художник эпохи Ренессанса.

Вот они, Лукреция и маленький Филиппино:



А вот тут Филиппино сразу в двух ипостасях – хитрый ангелочек и сам младенец Иисус (впрочем, может быть, Иисусик - это младшая сестра Филиппино Алессандра).

Это вообще моя самая любимая мадонна Липпи: я как увидела ее в Уффици в первый раз – так у меня челюсть и отвисла. Она реально светится. Никакие репродукции этого не передают, но она светится, клянусь всеми Медичи вместе взятыми.



Естественно, семьянин из Липпи вышел хреновый. Через несколько лет он, аки Одиссей из песни, смылся от жены и от детей и вернулся к любимому образу жизни: украл, выпил, в тюрьму шедевры-кабаки-драки-шлюхи, потом опять шедевры, потом опять кабаки, опять драки, опять шлюхи – и так по кругу. Завершилось это бесподобное житие в 1469 году в славном городе Сполето, где Липпи (уже 63-летнего!), по слухам, травануло семейство очередной соблазненной девицы. Козимо Старый к тому времени давно уже умер, поэтому похоронами дедушкиного протеже пришлось заниматься Лоренцо Великолепному.

Однако вернемся во Флоренцию – в тридцатые годы пятнадцатого века. Козимо сорок один год, он глава семьи Медичи, у него три сына, хорошая жена и новый дом, построенный Микелоццо (кстати, самым беспроблемным из его подопечных). Все же, зря, наверное, Козимо поскромничал и отверг суперпроект Брунеллески: как ни старались Медичи обустроить свое жилище как можно более демократичненько, все равно очень скоро этот дом им поставят в вину – как чересчур роскошный и подрывающий основы республики.

Продолжение следует…